Влюбить в себя - Страница 13

К оглавлению

— Ну, конечно, — пробурчал Шилов, — я видел, как он на тебя пялится.

— Ладно, как знаешь, — тяжело вздохнув, сказала Анастасия и отвернулась.

Никита пошел на попятную.

— Как мы туда будем добираться? Ты знаешь, что я не выношу всех этих рейсовых автобусов.

— Он отвезет нас на своей машине.

— У него и машина есть?

— Да.

— Интересно, какая?

— Иномарка.

— Нет, нет и еще раз нет, — заявил Шилов. — Именно так люди и погибают. Сели в иномарку, поехали за город на пикничок и разбились.

Но увидев слезы на глазах Насти, Никита сдался.

— Ладно, поедем. Если уж погибать, так всем вместе.

Всю дорогу до Соснового Бора он сидел в машине, словно проглотив кочергу. А Запольский лихачески вел машину, как будто хотел поиздеваться над Шиловым.

— Я особенно люблю водить автомобиль в непогоду, — с улыбкой говорил он, обгоняя попутные машины. — Чем дерьмовее дорога, тем интереснее ехать.

— Может, мы все-таки не будем так гнать? — предложил Никита, сидевший позади.

— Не пугайся, — со смехом сказала Анастасия, — Авенир хорошо водит машину.

Она сидела впереди, поглядывая то на дорогу, то на Запольского. В ее взгляде нетрудно было прочитать восхищение.

— Ну вот, — наконец сказал Запольский, — сейчас выходим на финишную прямую и через пять минут будем на месте.

— Слава богу, — выдохнул Никита.

— Зато сейчас я покажу, на что способна эта машина. У нее есть режим форсированного двигателя. Настя, пристегни-ка ремень.

«Опель-сенатор», взревев мотором, рванул по прямой, как стрела, дороге, и Настя почувствовала, как ее вдавливает в кресло.

— Да, это просто здорово, — пробормотал сзади Никита.

Деревья за окнами замелькали с такой скоростью, что Настя закрыла глаза. Она испытывала настоящий восторг от этого полета над дорогой.

К вечеру дача была полна гостей. Запольский с гордостью водил их по просторным комнатам, в которых пахло сырым деревом.

— Между прочим, — с гордостью говорил он, — одно время эту дачу снимал сам Александр Блок.

Когда Настя с Никитой остались наедине, Настя обратила внимание, что Шилов был как-то неестественно напряжен.

— Да что с тобой, Никита? Успокойся. Пойди познакомься с кем-нибудь, поговори. Глянь, как здесь здорово. Простор, чистый воздух.

— Да, я вижу, как здесь здорово, — кисло отвечал Никита, — но мне от этого не легче.

Во дворе, усаженном голубыми елями, поставили мангал и начали жарить шашлыки. Гости, попивая вино, болтали о том, о сем, звенела гитара, отовсюду доносились женский смех, табачный дым клубами поднимался вверх.

Настя подошла к Никите, который держался в стороне и сунула ему в руки стакан с вином.

— Выпей. Может, наконец, расслабишься. Между прочим, Авенир познакомил меня с массой интересных людей.

— Ну, не знаю, — хмуро ответил Шилов, глотнув вина, — я что-то никого не заметил.

— Смотри, — показала Настя, — видишь, вот в том дальнем углу седой мужчина в свитере? Это Викторов, он написал пьесу «Три стрелы».

— Тоже мне, — хмыкнул Шилов, — великий драматург. Ну, написал пару пьес, получил литпремию.

— А вон там Вадим Шефнер.

Это имя тоже не произвело на Никиту никакого впечатления.

— Кто такой Шефнер? Что это за фамилия такая? — брезгливо произнес он. — Автор псевдофилософских романов.

Настя вытаращила глаза.

— Ну, если Шефнер для тебя не писатель, то не знаю, кто тебе нужен.

— Ладно, ладно, — смилостивился Шилов, — собралась тут пара писателей, и что, я должен перед ними польку плясать?

— Никита, я не понимаю, что происходит. Ты отгородился от всех, заковал себя в броню презрения и снисходительности. Посмотри на Авенира, он держится с ними со всеми так, как будто они его давние друзья.

— А твой Запольский, вообще, дерьмо, — резко ответил Никита, помрачнев. — Это он отгородился от всех забором из писателей и драматургов. Знаешь, что он мне недавно сказал? Он, видите ли, тоже хочет писать пьесы, только ему не хватает дисциплины. Да он просто бездарь, таланта у него нет, а не дисциплины. Моя пьеса ему, видите ли, неинтересна. Хоть бы сам попробовал что-нибудь написать.

— Ты несправедлив. Даже не знаю, что в тебе говорит — уязвленное самолюбие или ревность.

— Ничего подобного, — отрезал Никита. — Мне просто неинтересны эти люди. Вот если б здесь собрались писатели-классики, тогда другое дело. А так…

— Значит, те, кто здесь собрались, для тебя не авторитеты?

— Ни в коей мере, — безапелляционно заявил Шилов. — Все, что они сделали, было давно. Тогда и мерки были другие. Все они учились говорить эзоповым языком и никто никогда не называл правду правдой. Я не такой, я пишу по-другому. Сейчас нужно смотреть на жизнь прямо и называть вещи своими именами. А эти все такие претенциозные и пресные, что мне с ними совершенно неинтересно.

— Но все-таки, пойди с кем-нибудь поговори. Вот же Шефнер рядом с тобой.

— А о чем я буду с ним говорить?

— Не знаю, — пожала плечами Анастасия, — спроси у него совета.

— Какого совета? Что это тебе взбрело в голову? Подумай сама, как я буду выглядеть? Приставать к Шефнеру, просить его благосклонности. Нет, я не знаю…

— Но ведь ты — начинающий драматург. Неужели тебе не о чем с ним поговорить?

— Да ну его, — коротко ответил Никита и отвернулся.

— Не хочешь, не надо, я сама с ним поговорю. Только потом не жалуйся, что тебя не замечают.

Настя направилась к известному писателю, а Никита задержался. К нему немедленно подошел какой-то слащавый тип и, теребя Шилова за пуговицу, стал заглядывать ему в глаза и рассказывать ему о том, как мучительно мужское одиночество. Никите тут же показалось, что общение с Вадимом Шефнером гораздо предпочтительнее, и он уже без особых колебаний направился следом за Настей, оставив своего собеседника в недоумении.